8–9–8 - Страница 108

108

Габриелю ли не знать, как пропадают девушки в самом страшном смысле слова? —

их убивают.

Если их убивают просто и быстро — можно считать это милостью, божьей благодатью. Но так случается далеко не всегда, Габриель прекрасно осведомлен. Он прошел этот путь, шаг за шагом, слово за словом, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание и унять бешено колотящееся сердце. Он прошел этот путь следом за Птицеловом и его жертвами; жертвы подвергались самым кошмарным истязаниям, неимоверным.

Это — то, что могло отразиться в пыльном, затянутом паутиной зеркале, с исцарапанной в нескольких местах амальгамой. Но в зеркале отражается лишь Рекуэрда, потому что существует и другая сторона, о которой Габриель не особенно задумывался раньше —

те, кто любил каждую из жертв. Те, кто был им другом, возлюбленным, матерью, отцом, братом или сестрой; те, кто связывал с ними свои надежды, свои ожидания, свое будущее, свою старость, рождение детей. Конечно, их страдания не идут ни в какое сравнение с предсмертными муками жертв, но в одном, быть может, превосходят их — они длятся и длятся. Много лет. Рекуэрда говорит о трагедии десятилетней давности, а слезы его —

сегодняшние.

Они кутались в подбородок вчера и будут кутаться завтра, и послезавтра ничего не изменится. Должно быть, толстяк был очень привязан к своей сестре, не то что Габриель к Марии-Христине.

— …Значит, она пропала, ваша сестра?

— Без вести. Поздно вечером ушла с работы, а на следующий день там не появилась. И дома в ту ночь она не ночевала. Постель была нетронутой, кошка — не накормленной. А она очень любила свою кошку.

— Что говорили ее друзья?

— У нее было мало друзей. Ведь что такое друзья? Хи-хи-хи и бла-бла-бла на разные темы за бокалом пива, за рюмкой бренди, обмен дисками, обмен книгами, обмен кремами от солнца, поход в кино, выезд на природу, дурацкие колпаки и дудки в день рождения, а она была следователем. И времени на развлечения ей никогда не хватало. А те приятели, что все-таки затесались в ее жизнь, видели Чус за неделю до исчезновения. Такой же, как всегда.

— Какой?

— Суровой. Или, лучше сказать, — одержимой идеей.

— Что же это за идея?

— Очистить мир от скверны. Не больше и не меньше.

— Очистить мир от скверны вовсе не означает сделать его лучше.

— Ты, как я посмотрю, умник. — Рекуэрда хмыкает и тянется за бокалом вина, которое заказал к мясу.

— Торгую книжонками, — оправдывается Габриель. — Волей-неволей приходится совать нос в разные мудрые тексты… А сослуживцы вашей сестры? Что говорили они?

— Ничего. Накануне она была такой же, как всегда.

— Суровой и одержимой идеей?

— Усталой. На ней висела чертова прорва дел.

— Так может… ее исчезновение было как-то связано с этими делами?

— Следствие пришло к выводу, что никаких точек соприкосновения с фигурантами по делам и их окружением у Чус не было. Ей никто не мстил, если ты это имеешь в виду.

— А ее парень? Возлюбленный?..

— Парень у нее был, но она с ним рассталась года за два до исчезновения. Я, конечно, нашел его, поговорил и все такое. Там все чисто.

— А после этого парня?

— После этого парня она ни с кем больше не встречалась. А вообще, ей нравились типы, похожие на тебя. Бесхребетные умники. Смазливые ничтожества из тех, что не привыкли брать на себя ответственность и всю жизнь только то и делают, что собираются жить. Да все никак не соберутся.

— Я не такой.

— Такой. — Рекуэрда заглатывает последний кусок мяса. — Непонятно только, что она в вас находила.

— То, чего не находила в других, — соглашаться с несправедливой оценкой своей персоны — последнее дело, но Габриель все же соглашается. Хотя бы и косвенно.

— И что же такого особенного в вас есть, проклятых умниках?

— Все. Мы ведь умники. Прочли уйму книжонок, в том числе про любовь, и знаем, как она выглядит. И можем показать ее любой девушке.

— Показать любовь?

— Да.

— Ха-да-да! —

вторит Габриелю Рекуэрда, и это уже не передразнивание, не смех; пожалуй, в этом варианте «ха-да-да!» присутствуют одобрительные и даже заинтересованные нотки. Несмотря на потерю близкого человека, несмотря на мятый пиджак, внушительные ляжки и придвинувшееся вплотную сорокапятилетие, Рекуэрда не утратил вкуса к жизни и не прочь заново пережить какое-нибудь любовное приключение. Или — любовное путешествие, так будет точнее; чем оно длиннее, тем лучше, а можно и вовсе взять билет в один конец. И это — намного серьезнее, чем какая-то там вылазка в Валенсию на поезде «EURO-MED». Ну да, толстяк влюблен в Снежную Мику, не стоит об этом забывать.

— Пожалуй, я забегу к тебе как-нибудь. Посмотрю на книжонки, я ведь лет десять не брал их в руки.

Не десять, а все тридцать, думает Габриель, но вслух произносит:

— Буду рад.

— Моя малышка Чус, она ведь любила книги.

— Правда?

— С самого детства. Да все норовила выбрать книжку позаковыристее. Такую, что и к смыслу не продраться. Малышка была умная. Очень умная. Если бы… если бы не случилось то несчастье… Сидеть бы ей в кресле министра юстиций. А может, и не сидела бы.

— Сидела.

— А может, выскочила бы замуж и нарожала детей — какая уж тут юстиция? Сейчас бы ей было тридцать пять…

Габриелю кажется, что сложенная вдвое фотография материализовалась из воздуха. Это не так — просто в руках Рекуэрды оказался бумажник, снимок вынут из него.

— Вот она, — дрогнувшим голосом объясняет Рекуэрда. — Моя Чус.

Девушке на снимке не больше двадцати пяти, и она совсем не похожа на полицейского (Христина была похожа больше). В отличие от брата, Чус не толстая: у нее отменная фигура, и она прекрасно смотрелась бы в облегающем платье, или в купальнике, или вообще без всего. Но на ней кожаная жилетка и ярко-красная майка с надписью «STIFF JAZZ», что делает Чус похожей на студентку, не слишком прилежную; из тех студенток, что любят валяться в кровати до полудня, с шоколадкой, чипсами и ежегодным справочником по крикету. С тем же успехом Чус могла быть подружкой рокера, подружкой байкера, подружкой сноубордиста, — подружкой всех, кто проживает свою жизнь слишком быстро и не слишком осмысленно.

108