8–9–8 - Страница 15

— У тебя есть кто-то, кто колется щетиной?

Никому другому всегда тактичный Габриель не посмел бы задать подобный вопрос. Но Фэл — можно, между ней и Габриелем нет трений и запретных тем: все запретные темы давно обсуждены и классифицированы в длинных письмах, долгих письмах. Фэл — большая поклонница эпистолярного жанра, она приучила к нему и Габриеля. Как долго длится их переписка — сказать трудно, когда она началась — еще сложнее. Скорее всего, через весьма непродолжительное время после отъезда Фэл с похорон отца. Они расстались — тридцатилетняя одинокая женщина и десятилетний одинокий мальчик — с условием писать друг другу письма обо всем. Габриель до сих пор помнит начало своего самого первого послания:

...

«Здравствуй дорогая тетя Фэл я очень скучаю по тебе приезжай скорее в гости. Сможешь ли ты приехать в ближайшее воскресенье?»

Конечно же она не приехала — ни в ближайшее воскресенье, ни в ближайшие десять лет, — зато писала. Исправно и подробно, в каждом письме было не меньше двух страниц. А по мере того, как Габриель взрослел, конверты от Фэл становились все пухлее, и тем для обсуждений набиралось все больше. Философские взгляды Фэл на вселенную, человека, цены на бензин и цены вообще; взаимоотношения Фэл с коллегами по работе; лирические отступления о соседской кошке, о собаке, живущей в двух кварталах; о цветении жимолости, о дожде («какое счастье, что я забыла зонтик!»), о перистых и кучевых облаках.

И конечно же пульсары.

Всегда и везде — пульсары.

Формулы, которые Фэл, забывшись, время от времени воспроизводит в своих письмах, кажутся Габриелю цветущей жимолостью. Целой изгородью цветущей жимолости.

В письмах самого Габриеля намного меньше философствований и намного больше бытовых зарисовок из жизни — магазина, квартала и Города. Определенно, его письма густо заселены, вернее — перенаселены людьми. Что не всегда соответствует действительности. По словам Габриеля выходит, что у него отбоя нет от покупателей, друзей и девушек. И это тоже, мягко говоря, не совсем правда. В письмах к Фэл Габриель предстает таким, каким хотел бы быть: сердцеедом и донжуаном, острословом и душой компании, владельцем процветающего бизнеса и просто жутко симпатичным молодым человеком.

Отними у Габриеля письма к Фэл — что у него останется?

Только Мария-Христина с ее пренебрежением к не слишком удачливому младшему братцу. «Знаменитую писательницу» они с Фэл (по давно укоренившейся традиции) почти не обсуждают. А если обсуждают, то лишь в юмористических тонах. «Бездарная графоманка, — утверждает Фэл. — Зато ты, дорогой мой, вполне мог бы стать писателем».

Приличным писателем.

Большим писателем.

Фэл известно все о Габриеле. И о мире, Габриеля окружающем. Она знает, где в его магазинчике расположены альбомы по искусству, где — переводные остросюжетные романы в мягкой обложке, где — справочная литература и путеводители. Она знает, сколько ступенек ведет в подсобку при магазине: изредка, когда Габриелю не хочется возвращаться в свою маленькую квартирку, он ночует в подсобке. Фэл прекрасно известно, что вторая ступенька скрипит, а третья — поет, а все остальные — молчат как рыбы, ничем их не расшевелить. Фэл в курсе ассортимента соседних с магазином Габриеля лавок; она знает, с какой периодичностью в них моются окна и меняются выставленные на витрине товары. Какой крепости кофе варит себе Габриель; какие покупатели ему симпатичны, а каких он просто не выносит. На каждый Габриелев чих всегда донесется «будь здоров» — прямиком из Крабовидной туманности, где витает его расчудесная тетка. Дискуссии о книгах и фильмах растягиваются на месяца, учитывая время доставки писем.

Да-да, Фэл не признает электронную почту, на которую давно перешел весь цивилизованный мир. Она предпочитает писать письма от руки и клеить марки на конверт — «так теплее, так человечнее».

Фэл права.

Единственное, о чем она не знает и никогда не узнает, — дневник Птицелова.

Странно, что Габриель не рассказал о Птицелове, когда был ребенком. И позже, когда превратился в подростка. Юношу. Молодого мужчину. Логического объяснения, почему он не сделал этого, не находится. Не сделал — и все тут. А по прошествии двух десятков лет возвращаться к Птицелову было бы и вовсе глупо.

И потом — сболтнув Фэл о Птицелове, пришлось бы откровенничать и о его дневнике. И Фэл бы страшно расстроилась. Она была бы потрясена, уничтожена, раздавлена. Она не нашла бы успокоения даже в окрестностях рентгеновской двойной звезды V404 в созвездии Лебедя. К тому же Фэл уже немолода (совсем скоро ей исполнится пятьдесят) и у нее стали возникать проблемы со здоровьем.

Тахикардия, боль в суставах и пигментный ретинит.

Фэл не жалуется, упоминает о своих болезнях вскользь и обещает переехать к Габриелю, когда совсем постареет и ослабнет, «не волнуйся, это еще как минимум лет двадцать, дорогой мой». Исходя из предшествующего опыта Габриеля — двадцать лет не так уж много. Почти завтра, в крайнем случае — послезавтра. И (в случае непосредственного контакта с теткой) скрыть присутствие Птицелова в своей жизни Габриелю не удастся.

Это практически невозможно уже сейчас. Птицелов отвоевывает все новые пространства, заполняет все новые лакуны, а ведь еще десятилетие назад (до полной расшифровки дневника) он не был таким навязчивым.

Десять лет назад он последний раз видел Фэл. За год до очередной смерти, на этот раз — мамы. Габриель во всех подробностях помнит встречу с Фэл на вокзале, объятия, поцелуи, астральный лепет о том, какой он красивый, и о том, что в мужской щетине нет ничего хорошего, «она колется».