8–9–8 - Страница 44

Не слишком.

Любое сравнение подойдет, ведь на сгибе его локтя покоится головка женщины, Линды. Линда, да… Ее зовут Линда. Никаких литературных аллюзий по поводу ее имени не возникает, но оно замечательно само по себе. Хотелось бы, чтобы она задержалась в его жизни, хотя бы на время. И чтобы все повторилось вновь. Не сейчас, не сию минуту, но совсем скоро, совсем.

А липкие малостраничные книжонки Марии-Христины нужно выбросить к чертовой матери. Снести на помойку. Порвать и сжечь. Да, Габриель признает, что они помогли ему справиться с ситуацией, направляли его, указывали, что, куда и как, но больше он не нуждается в их практических советах. Он и сам —

МОЛОДЕЦ!

Теперь он знает, что делать, и готов развивать это знание, экспериментировать, брать от женщины рядом и от самого себя все больше и больше. Он в самое ближайшее время избавится от этой дряни, но напоследок произнесет фразу, которая кочует со страницы на страницу и почему-то вызывает восторг у книжных шлюх.

— Тебе было хорошо, детка?..

Проклятье, лучше бы он этого не говорил! Как он мог забыть, что она — революционерка, анархистка, антиглобалистка, леворадикалка, экстремистка, лидер движения в поддержку голодающих детей Африки, лидер движения за отмену китобойного промысла, лидер движения за сокращение рабочего дня на фабриках Бангладеш, черт в ступе! Она — все на свете, и поэтому ее реакция совсем не похожа на реакцию книжных шлюх.

— Хорошо? Возможно, мне было бы хорошо, если бы ты не кончил так быстро. Ты думал только о себе, как и любой мужик. Не-ет… Пора, пора переходить на тантрический секс!

Габриель уничтожен.

— Значит, тебе было плохо?

Ну вот, щекотание в носу и предательские слезы в глотке! Да кто она такая, эта Линда! Он и знать ее не знал полтора часа назад! Грязная деваха с плохо побритыми подмышками и кучей лозунгов в башке. Шлюха из шлюх, самая настоящая подстилка, и как он только вляпался в такое дерьмо? Нужно срочно придумать какую-нибудь убийственную фразу, какой-нибудь жест, чтобы эта подстилка запомнила Габриеля навсегда! И выставить ее за дверь, чем быстрее, тем лучше!.. Выставить за дверь — идеальное решение проблемы, но слезы все еще стоят в горле и никуда не уходят. И Габриель вдруг начинает думать о нежной и кроткой Фэл. Фэл никогда бы так не поступила, ни с одним мужчиной. Хорошо бы оказаться сейчас в ее объятьях (самых первых, когда он был десятилетним мальчишкой, потому что других Габриель не знает, не помнит; потому что других и не было). Хорошо бы оказаться и наплакаться всласть, и услышать, что он самый лучший, и все в жизни делает правильно…

— Эй, парень, ты расстроился? —

Линда приподнимается на локте и свободной рукой проводит по лицу Габриеля — от лба к подбородку. Ничего уничижительного в этом движении нет, наоборот, оно похоже на ласку.

— Меня зовут Габриель. — Габриель еще зол, но слезы из горла ушли.

— Габриель, отлично. А я думала, тебя зовут Хуан, как всех испанцев.

— Испанцев зовут по-разному. Я — Габриель.

— Ты расстроился, Габриель? — Она касается пальцами его груди, спускается ниже — и это снова похоже на ласку.

— Любой бы расстроился. — Не такая уж она плохая, Линда!

— Брось. Я пошутила. Все было очень даже на уровне. Просто я ненавижу, когда мужики произносят такие дурацкие тексты и ждут, что им надуют в уши, что они самые распрекрасные любовники. Самцы, каких не видел свет. И что ты на седьмом небе от блаженства и можешь кончить уже от того, что он на тебя посмотрел…

— Я не такой.

Глаза у Линды такие же медные, как и волосы. Ресницы не слишком длинные, но густые и пушистые. К щеке пристал крошечный кусочек ракушки (откуда здесь ракушки?). Габриель аккуратно снимает его и снова повторяет:

— Я не такой.

— Не такой, — подтверждает Линда. — У тебя хороший английский, а все ваши изъясняются через пень-колоду, ничего понять невозможно. И ты нежный.

— Это плохо?

— Это лучше, чем ничего.

Он нежный. Нежный! Нежность — что угодно, но только не недостаток. Он — нежный и потому похож на свою удивительнейшую английскую тетку Фэл… Да к черту Фэл! Какая может быть Фэл, если чудное существо с молочной кожей перегнулось через него и шарит по полу? Через секунду в руках у Линды оказывается банкнота в тысячу песет с завернутым в нее презервативом.

— Повторим?..

Странное дело, еще секунду назад Габриель даже не помышлял о том, чтобы повторить уже случившееся с ним, но Линда!.. Она знает какой-то секрет, ее руки знают какой-то секрет, и губы. На этот раз Габриель не будет торопиться, все сделает как нужно и не задаст ни одного вопроса — потом…

Потом они лежат, переплетя руки и ноги, совершенно обессиленные (это не только цитата из книг, занимающих промежуточное положение между плохими и хорошими, Габриель — точно обессилел). Все эмоции повторились, и появились новые, а может, у старых возникло несколько дополнительных красок. Габриель не может успокоиться и то и дело касается сведенным ртом кожи девушки. Но думает при этом не о Линде, а о несравненной Чус Портильо. И о ее возлюбленном. Том самом, который сделал удивительное открытие: грудь Чус полна волшебного молока. Что уж говорить о Линде! Если кожа у нее молочная — значит молоком наполнено все тело, не только грудь. Молоко — напиток богов, и он, Габриель, не отказался бы от стакана-другого. Молока или другой жидкости, его томит жажда и в горле пересохло.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спрашивает он у Линды.

— Холодного пива, — отвечает она.