8–9–8 - Страница 57

— Ты сразу мне понравился, Габриель. Ты с самого начала был очень вежлив и внимателен. Помог совершенно незнакомой девушке, потратил уйму времени… Я была поражена.

— Ну что ты… Это же совершенно естественный поступок.

— Естественный, если ты решил приволокнуться за кем-то.

— Так оно и было, — вздыхает Габриель, тщетно пытаясь освободиться от полицейского захвата Марии. — Ты мне понравилась, и я решил пофлиртовать с тобой. Повел тебя самой длинной дорогой. А мы ведь могли оказаться на месте много раньше, чем оказались.

Зачем он говорит то, в чем не признался бы еще пять минут назад? — чтобы оскорбить национальные и религиозные чувства стальных щупалец, чтобы ослабить их. Не мешало бы еще ввернуть, что Габриель сразу, не сходя с места, захотел трахнуть Марию, — тогда щупальца точно свернутся от обиды.

— Значит, ты удлинил путь…

— …чтобы подольше оставаться с тобой.

— Нечто подобное я подозревала. — Мария смеется дробным смехом. — Но в этом нет ничего ужасного.

— Ничего?

— Конечно. Раз я тебе нравлюсь. Просто нравлюсь? или мы можем вести речь о…

Откуда возникло ощущение, что пальцы Марии проникли под кожу? Габриель внимательно изучает их, и коротко постриженные, слоящиеся ногти тоже. Раньше он не обращал внимания на то, что ее ногти слоятся и полны белых полосок, похожих на перистые облака. Английская тетка Фэл называет такие ногти «цветущими» — ничего удивительного, ведь и Мария — цветущая девушка. И все было бы нормально, но пальцы Марии точно под кожей Габриеля!

Выпускают присоски. Выпускают новые побеги. Бросают маленькие якоря-кошки. Столбят территорию. Они прибыли с благородной миссией упорядочить хаотично текущую кровь Габриеля, подчинить все происходящие в нем процессы единому генеральному плану, управлять ими из единого центра.

— …или мы может вести речь…

— О чем?

— О чем-то большем, чем флирт и симпатия?

— Да, — безвольно отвечает Габриель, свободной рукой вылавливая очередную мошку из остатков мороженого. — Несомненно большем.

— Серьезные отношения, не так ли?

— Очень серьезные.

— Я знала, что не ошиблась. Все это время я присматривалась к тебе и не нашла ни единого изъяна. Ты спокойный. Рассудительный. Великодушный. Всегда готов помочь. Ты можешь быть очень ответственным. Ты относишься к женщине с уважением, а это большая редкость.

— Большая редкость в Марокко…

— Большая редкость везде.

Габриель тщетно пытается вспомнить название книги, в которой есть история об экзотически-моногамной серой лисице, попавшей в капкан. Это не самая востребованная книга (что-то вроде «записок канадского натуралиста»), и стоит она на самой нижней, неудобной полке, среди таких же невостребованных книг. Но сама история замечательная. Чтобы спастись, лисица отгрызает себе лапу, жертвует ею ради свободы. Хорошо бы и Габриелю отгрызть себе руку и тем самым освободиться от Марии — вот только зубы у него не такие острые.

Я все продумала, говорит Мария; мы поженимся в ближайшее время. В самое ближайшее, какое ты назначишь; я понимаю, мужчине нужно намного больше, чем просто есть мороженое, как мы это делаем сейчас, говорит Мария; ты не будешь разочарован, и все устроится великолепно. Я говорила с Магдаленой и с ее дядей, и с женой дяди, а есть еще сестра Магдалены, ты ее видел, она чудесная и очень несчастная… так вот, мы должны жить все вместе.

— Вместе? Что значит — вместе?..

Вместе — значит в большом доме, говорит Мария; у меня есть кое-какие сбережения, у Магдалены тоже кое-что осталось, мы продадим квартиры — все, что есть, — и купим большой дом с посадками, с мандариновыми деревьями, с открытой террасой. В нем всем будет хорошо, и детям, и старикам, и нам, конечно. Все будут ухаживать друг за другом, никто не останется один, ни в жизни, ни в смерти, ты ведь не против этого?

— Не против.

— Люди должны быть вместе и всегда поддерживать друг друга. Знаешь, что такое большая семья?

— Понятия не имею.

— А хотел бы узнать?

«Нет», — хочется сказать Габриелю, но щупальца Марии уже шуруют в его мозгу, строят большой дом — кирпич за кирпичом, кладут черепицу, развешивают на крюки бесчисленное множество кастрюль и сковородок, мостят террасу; высаживают инжир (для пользы), высаживают олеандр (для красоты), и рощу мандариновых деревьев, и еще миндаль, как он мог забыть о миндале? Миндаль впоследствии будет лущить вся семья, все большая, огромная семья, — лущить и толочь, и бросать в мороженое. Для стариков и детей. Для детей и стариков. Чтобы никто не подох в одиночестве, с застрявшим куском ореха в глотке. Да она никому и не позволит подохнуть, Мария! Соберет все человеческие крошки и бросит их себе в рот, — так сохраннее. И можно ли винить человека, потерявшего одну семью, в том, что он собирается долго и кропотливо создавать другую?

Нельзя.

— О да, я бы хотел… узнать, что такое большая семья.

Габриель снова врет, хотя это ему неприятно: о больших и дружных семьях написана масса книг, стоящих на полке рядом с эпопеей о серой лисице. Все это пчелиные семьи, и термитные семьи, и колонии муравьев, он был прав насчет пчеломатки, а особенно — насчет королевы термитов. Что сказано о ней в «Nouveau petit LAROUSSE illustré» 1936 года? Что ее набитое яйцами брюхо нередко составляет 9/10 от общей длины тела, и Габриель должен хорошо потрудиться, чтобы брюхо не пустовало, — разве не к этому клонит Мария?

— …ты ведь не против детей?

— Нет, не против, —

Габриель не решается посмотреть на Марию (так пугающе реальна мысль о королеве термитов), но когда все же поднимает глаза, то видит перед собой красивую девушку. Девушку — и больше ничего.